Разговоры о демократии принято начинать с Афин. Само слово «демократия» (в переводе — «народовластие») — греческое. Хотя, строго говоря, демократия возникла гораздо раньше. Вожди-узурпаторы в первобытных племенах были скорее редкостью, чем правилом. Когда надо было решить что-то, касающееся всего племени, народ собирался на всеобщий галдеж и решал. Иногда женщины и мужчины галдели отдельными группками, а после делились принятыми решениями друг с другом. Позже возникли советы старейшин — наиболее опытных и уважаемых членов семей племени. Афинская полисная демократия, одна из совершеннейших в древнем мире, выросла как раз из этих племенных обычаев.

Народ Афин делился на десять фил — объединений, происходивших от древних родовых групп. Каждая фила выдвигала 50 человек в совет, осуществлявший повседневное управление всеми городскими делами. Председатель совета определялся… вовсе не выборами — жеребьевкой. То есть выбор главного должностного лица полиса граждане оставляли за богами. Так же выбирались должностные лица, ведавшие казной, армией и флотом. Правда, богоизбранные не могли сразу приступать к исполнению своих обязанностей — им еще предстояло выдержать экзамен. Это делалось, чтобы оградить власть от проникновения в нее людей, стремящихся занять престижные должности только из честолюбия.

Если гражданину вдруг казалось, что кто-нибудь из архонтов нерадиво исполняет возложенные на него обязанности, он мог потребовать созыва народного собрания и поставить, как сейчас говорят, «вопрос о доверии». В народном собрании имели право участвовать все совершеннолетние свободные граждане мужского пола. Женщины и рабы правом голоса не обладали. Крестьяне подчиненных Афинам деревень теоретически тоже имели право голоса, но не могли его реализовывать. Ну представьте — в городе возник вопрос, побежали глашатаи по улицам и в порт, народ собирается на главную площадь. Пока крестьянин не то что доберется до Афин, а только лишь узнает о намеченном сборе, все уже решится. Решения народного собрания тем не менее были обязательны и для крестьян.

Когда человек, занимавший высокую должность, покидал свой пост, он должен был представить собранию или назначенному собранием трибуналу подробный отчет о своей деятельности. И пока этот отчет не был утвержден, экс-архонт не имел права пользоваться своим имуществом. Особенно строго это правило соблюдалось, если речь шла о людях, ведавших казной и припасами. Чиновник должен был доказать, что использовал вверенные ему средства на благо города, а не для собственного обогащения, и только после этого мог отправляться на заслуженный отдых.

Непосредственно в процессе работы за имущественно ответственными лицами тоже был постоянный глаз — десять логистов, избранных опять же с помощью жеребьевки (что исключало протекционизм), вели учет каждой монете и регулярно отчитывались перед советом и собранием.

Наказание за злоупотребления было скорым и жестоким — от остракизма (изгнания из полиса) до смертной казни.

Подлежали наказанию и те, кто ставил демократические устои Афин под сомнение. То есть вести разговоры о том, что народ глуп и не может сам распоряжаться собой, было можно, но лишь до того времени, пока эти разговоры не начинали угрожать демократии всерьез. Горе тому, кого афинский демос объявлял своим врагом. Именно за разговоры Афины казнили философа Сократа, заставив его выпить чашу с ядом. При том, что Сократ, в общем, не был противником демократии, просто в его натуре было подвергать сомнению вообще все и делать это талантливо и заразительно.

Афинская демократия никому не могла позволить сомневаться в себе. Закончилась эта самоуверенность плачевно. Олигархическая Спарта в союзе с Персией (привет фанатам фильма «300 спартанцев») захватила Афины и в 404 году до Р.Х. установила в них тиранию. Через некоторое время афинская демократия была на короткий срок восстановлена, но Афины никогда больше не вернули себе былого величия, теперь они постоянно от кого-то зависели — от Спарты, от Фив, от Персии, от Рима.

 

Римляне все украли у греков. Образованные граждане Рима говорили по-гречески, римские поэты писали драмы на греческие сюжеты, даже богов своих римляне унифицировали с богами завоеванных ими греков. По греческому же образцу они строили и свое государство. Рим некоторое время был типичным греческим полисом с той лишь разницей, что граждане Рима не были равны, они делились на знать (патрициев) и всех остальных (плебеев). Патрициев, понятное дело, было меньше, но римский сенат состоял в основном из них. Плебеи имели в сенате всего одно место. Такое вот обратно пропорциональное представительство.

Вообще римская демократия была, как бы это сказать… очень гибкой. Например, если в Афинах гражданин избирался на должность на один год и не мог занимать ее даже два срока, не говоря уже о большем, римский сенат, исходя из исторической необходимости и с учетом личных заслуг, мог избрать одного и того же человека, например консулом, и три раза подряд, и четыре, и шесть. Собственно, такая беспечность (а это именно беспечность: человек во власти приживается и сперва изменяется сам, а затем меняет систему власти) плюс профессиональная армия Римскую республику и погубили. У афинян народу было немного и военнообязанными были все. Так же, как все по очереди занимали государственные посты. Почти каждый гражданин в течение жизни хоть раз да успевал побывать в чиновничьей шкуре… простите, тунике. Рим же, расширив свои границы едва ли не на весь известный тогда европейцам мир, был вынужден содержать профессиональную армию и давать полководцам многолетние полномочия — в том числе по практически единоличному управлению дальними провинциями. Закончилось это тем, что армия, переставшая быть частью народа, стала для него угрозой. Сперва Сулла решил оспорить итоги выборов с помощью своих легионов, ввел их в Рим и провозгласил себя диктатором, а вскоре в трещавшей уже по швам республике взял власть в свои руки вернувшийся из Галлии с войском Цезарь.

Цезарь был так популярен, что римляне преподнесли ему царский венец. Цезарь, однако, венок с гневом отверг и велел отнести в храм Юпитера, сказав, что бог-громовержец — единственный царь римлян, а других царей нам, мол, не надобно. Однако, будучи де-юре первым консулом республики, де-факто Гай Юлий обладал властью, которой позавидовали бы иные восточные цари. Называть человека, облеченного такими полномочиями, просто консулом римлянам казалось неправильным. А царем он сам называться не хотел. Поэтому звали его просто по имени — Цезарь.

Между прочим, один из его убийц — Марк Юний Брут, считающийся предателем, как раз считал предателем Цезаря — предателем римских республиканских устоев. Убивая своего друга и покровителя, Брут спасал демократию. Но сенат и народ Рима эту демократию в гробу видали и с радостью отдали всю власть назначенному еще Цезарем преемнику — Октавиану. Октавиан власть взял и сказал: «Все будет, как при Цезаре». А поскольку царем Цезарь зваться не хотел, Октавиан стал зваться по образцу своего великого предшественника — Цезарем.

 

После падения Римской республики Европа на долгие века попала в распоряжение монархов и феодалов. Новое явление демократии случилось в конце XVIII века с неосторожной подачи французского самодержца короля Людовика XVI.

Абсолютизм во Франции складывался непросто. Дворяне тосковали по своим прежним сословным привилегиям, «третье сословие», выросшее из сплоченных средневековых ремесленных цехов, тоже не было довольно своим положением, а бездарная финансовая политика двора нагнетала недовольство и среди крестьянства.

В складывающейся кризисной ситуации король не придумал ничего лучше, чем созвать так называемые Генеральные штаты — что-то вроде парламента. Депутаты со всех концов страны должны были донести до августейшего уха проблемы каждой глухой деревеньки, а уж государь, имея полную информацию обо всем, непременно решил бы их к вящей пользе своих подданных.

Можно сказать, что король сам начал революцию, которая вскоре отправила его на плаху.

Собравшиеся Генеральные штаты не спешили решать проблемы страны. У них была проблема серьезнее — как сидеть. Ни дать ни взять — крыловский «Квартет». Депутаты от дворянства и духовенства не желали заседать в одном зале с «простолюдинами». Третье же сословие требовало совместных заседаний, для них это было делом чести. Дворяне посчитали в конце концов ниже своего достоинства спорить с плебсом и удалились. Вот тут-то все и началось. Оставшиеся депутаты провозгласили себя «Национальным собранием». Почувствовав, где вдруг запахло реальной властью, часть дворян и священников наступила на горло своей брезгливости и вернулась в зал. Король это тоже почувствовал и велел караулу устать и очистить помещение. Но депутаты не поехали по домам, они стали собираться где придется — вплоть до зала для игры в мяч. Они решили, что собрание просуществует до тех пор, пока не решит тех проблем, ради решения которых были созваны Генеральные штаты.

Король понял, что дал маху, и стал подтягивать к Парижу войска. Народ, решивший, что у него хотят отобрать то, чего еще толком не дали, восстал. Парижане разграбили арсенал и взяли штурмом главную государственную тюрьму — Бастилию. Из вооруженного народа была сформирована национальная гвардия.

Дворяне-депутаты стали один за одним публично отказываться от своих дворянских привилегий. В возникавших тут и там политических клубах уже все меньше говорили о конституционной монархии и начинали вспоминать о республиках античности. Депутаты преобразовались в чрезвычайное революционное собрание — Конвент.

Именно Конвенту современные демократии обязаны делением на правых, левых и центристов. Так сложилось, что сторонники умеренных преобразований и частичного сохранения традиционных общественных институтов сидели в Конвенте справа. Слева расселись рьяные революционеры-республиканцы, а между ними, в центре, — те, кто до конца не определился со своими политическими взглядами.

Король вскоре был казнен, и молодая французская демократия начала в невиданном темпе повторять ошибки демократий классических. Созданный Конвентом революционный трибунал начал подавлять любое инакомыслие. Ни о какой свободе слова не могло быть и речи, гильотина работала без устали, людей казнили сотнями по одному только подозрению в предательстве. Что считать предательством — решалось на ходу. Не миновала чаша сия и самих идеологов революционного террора. Когда Робеспьер заявил, что вскоре ожидается еще серия громких казней, но огласить «расстрельный список» отказался, чтобы подозреваемые не успели скрыться, перепуганные депутаты от греха подальше приговорили к гильотине самого Робеспьера. В обстановке тотального террора у власти оставалось все меньше демократов-идеалистов. Республика все ближе скатывалась к диктатуре. И когда 13-го вандемьера (республиканцы отменили все институты прежнего общества, включая календарь; по человеческому времяизмерению это было 5 октября 1795 года) к Конвенту пошла толпа, молодой артиллерийский офицер Наполеон Бонапарт велел стрелять в толпу картечью.

Начав с обороны республики от внешнего врага, Конвент увлекся и объявил войну всем монархиям мира. Для экспорта демократии формировалась огромная хорошо организованная армия. Ее полководцами становились инициативные люди из самых разных сословий. Подобно Древнему Риму Французская республика начала расширять свои границы. Для оперативного управления страной Конвент образовал исполнительный орган — Директорию. Когда европейские монархи забеспокоились и решили объединить силы против общего врага, Директория отозвала из Египта ставшего к тому времени генералом Наполеона Бонапарта. А дальше все было, как в Риме. Во главе сплоченного дальними походами и преданного только ему войска Бонапарт вошел в Париж, разогнал Директорию и назначил себя первым консулом республики. До провозглашения его императором оставалось пять лет.